«Сделай погромче!» — она силилась перекричать встречный ветер и вскидывала копну рыжих волос тонкими пальцами. Макс выкручивал колесико радио вправо и улыбался ей краешками вишневых глаз, стараясь не отрываться от дороги.
Они неслись по горному серпантину, впитывая кипящий воздух и запах сосен. Вперед, без оглядки, куда-то ввысь, оставляя шлейф итальянской песни.
Макс прихватил с собой черничного вина, еще теплый хлеб, купил ей ягод в маленькой плетеной корзинке. И увозил к пляжу без адреса и времени, туда, где отдыхали волны.
Всю дорогу он рассказывал, что там — не жарко. Что-то плел о небе, которое целует море, и о том, как они будут нырять под воду, прячась от всех в прохладе… А рыжая даже не слушала — ни его, ни музыку. Она смотрела, как за спиной исчезали домики, увитые диким виноградом, и жадно ловила открытой ладонью влажный воздух.
Солнце плавило дни и дорогу, выжигая в груди воспоминания. «Все напрокат — и жизнь, и машина, и море», — шептала она ветру и запрокидывала голову, чтобы тот успевал бесследно срывать слезы.
«Все напрокат — и жизнь, и машина, и море», — шептала она ветру…
Лу была зим на двадцать взрослее. Прятала года за детским смехом и разбавляла горечь случайным городом, который подарил ей эту встречу. Семь дней жизни и мальчика с вишневыми глазами, который отчего-то не видел ее скорби.
Реки-морщинки струились по рукам и шее, шептали ему правду, но Макс был молод. Слишком молод, чтобы слышать шепот. Слишком счастлив, чтобы думать.
Он задыхался каждой ее улыбкой, а она ухмылялась неслышно его ловким шагам навстречу. Лу нравилось, как он открывал дверь, пропуская ее вперед. Как снимал футболку, чтобы она могла сесть на раскаленные валуны. Как он заигрывал с уличными торговками, считал ее новые веснушки на хрупких плечах и заказывал рыбу с непроизносимым названием.
Она поддавалась. Таяла словно соль меж его загорелых лопаток. И потягивалась кошкой, просыпаясь от сообщений «я внизу, море заждалось нас на завтрак». Лу накидывала сарафан на тонких лямках, и, даже не подбегая к зеркалу, спускалась к нему по ступенькам отеля.
В номере оставалась ее прошлая жизнь и семь гортензий, подаренные им в день знакомства. В духоте они опадали, в день по облаку, словно отсчитывая оставшиеся вдохи.
Макс забирал ее с рассветом. Прятал в волнах, в загорелых крепких объятиях и всегда по требованию возвращал к десяти в отель.
Она что-то врала и отшучивалась «детским режимом». А сама — закрывалась в душных 20 метрах, захлопывала двери балкона и уставшей рукой снимала парик.
А сама — закрывалась в душных 20 метрах, захлопывала двери балкона и уставшей рукой снимала парик.
Рыжая грива беззвучно опадала на деревянный столик. Лу рассматривала все еще незнакомое отражение, гладила лысую голову и вводила иглу в загорелое бедро…
«Ничего, — шептала она последней гортензии. — Завтра нас ждет еще одна маленькая жизнь».
Лу проваливалась в белоснежную постель, а боль потихоньку засыпала. В полудреме ей снился их прокатный кабриолет и то, как они несутся по горному серпантину, впитывая кипящий воздух и запах сосен. Вперед, без оглядки. Прятаться в последнем дне от душной жизни.
• Картины — Густав Климт, «Мальчезине на Гардском озере», «Даная».
Pingback: Осень монаха. Сентябрь на память. | Блог Маленького Моря()